71. Дени (10)

[Xanvier Xanbie]

Холм был похож на каменный остров в море травы.
Спуск с него занял у Дени пол-утра, и она совершенно выбилась из сил, когда достигла подножия. Мышцы болели, и она чувствовала себя на пороге горячки. На камнях она ободрала руки до крови. «Впрочем, они выздоравливают», – решила она, потрогав лопнувший пузырь от ожога. Кожа на руках покраснела и была болезненной, из трещин текла бледная белая сукровица, но все-таки ожоги заживали.
Снизу холм казался еще больше. Дени прозвала его Драконьим Камнем в честь древней крепости, в которой родилась. Она не помнила тот настоящий Драконий Камень, но этот забудет нескоро. Склоны внизу заросли низкорослой травой и колючим кустарником; выше начинались беспорядочные завалы из голых камней, уходившие кручей в небеса. Там, среди разбитых валунов, острых, как бритвенные лезвия, гребней и остроконечных вершин, в неглубокой пещере устроил свое логово Дрогон. Он уже какое-то время жил там – Дени поняла это, когда впервые увидела холм. Воздух здесь пах пеплом, все камни и деревья поблизости были опалены и закопчены, земля устлана жжеными и сломанными костями – но для дракона это был дом.
Дени ли было не знать, как тянет домой.
Два дня назад, взобравшись на вершину скалы, она заметила на юге воду – тонкую полоску, блеснувшую на закате. «Ручей», – решила Дени. Он невелик, но приведет ее к большему ручью, а этот больший ручей впадет в какую-нибудь мелкую речушку, а в этой части света все реки – притоки Скахазадхана. А когда Дени найдет Скахазадхан, ей останется только идти вниз по течению до самого Залива Работорговцев.
Она, честно говоря, предпочла бы вернуться в Миэрин верхом на драконе. Но Дрогон, судя по всему, не разделял это желание.
Драконьи владыки старой Валирии управляли своими драконами с помощью заклятий и колдовских рогов. Дейенерис пришлось обходиться криком и кнутом. На спине дракона она чувствовала себя так, будто сызнова учится ездить верхом. Прежде, когда она хлестала свою Серебрянку по правому боку, кобыла сворачивала влево – инстинкт заставлял лошадь уходить от опасности. Теперь, когда она била кнутом Дрогона по правому боку, дракон сворачивал направо же – инстинкт подталкивал дракона атаковать. Иногда, похоже, не имело значения, куда пришелся удар; иногда дракон летел туда, куда ему хотелось, и нес хозяйку с собой. Ни кнут, ни крик не могли заставить Дрогона повернуть, если он не хотел поворачивать. Со временем Дени поняла, что кнут скорее раздражает его, чем причиняет боль – драконья чешуя была тверже рога.
И как бы далеко не залетал дракон в течение дня, к ночи какой-то инстинкт заставлял его возвращаться на Драконий Камень. «Это его дом, а не мой». Ее дом был в Миэрине, там были ее супруг и любовник. Конечно же, там ее место.
«Иди дальше. Если я оглянусь, я погибла».
За ней следовали воспоминания: облака внизу, несущиеся по траве лошади не больше муравьев, серебристая луна почти что на расстоянии руки, блестящие на солнце ярко-голубые реки внизу. «Увижу ли я такое еще раз?». На спине Дрогона она чувствовала себя более целой, чем прежде; высоко в небесах ее не трогали все беды мира – как она может от этого отказаться?
И все же ей пора. Это дети могут проводить жизнь за игрой – она же взрослая женщина, королева, супруга, мать для тысяч людей. Она нужна своим детям. Дрогон склонился перед кнутом – должна склониться и Дейенерис. Она должна снова надеть корону и вернуться на свою эбеновую скамью и в объятия благородного супруга.
«К Хиздару с его вялыми поцелуями».
Солнце сегодня пекло, на голубом небе не было ни облачка. Это было хорошо. От одежды Дени остались одни лохмотья, и они не слишком-то грели. Одна сандалия слетела во время шального полета прочь из Миэрина, другую Дени оставила у пещеры Дрогона, рассудив, что лучше идти босой, чем полуобутой. Токар и вуали она оставила в бойцовой яме, а хлопковую нижнюю тунику не предназначали выдерживать жаркие дни и холодные ночи Дотракийского моря. Ткань замарали пот, трава и грязь, и еще Дени оторвала полосу по нижнему краю, чтобы перевязать себе голень. «Я, должно быть, выгляжу, как оборванка, и оборванка голодная, – думала она, – но если не похолодает, я не замерзну».
На Драконьем Камне было одиноко, боль и голод отягощали ее... и все же Дени чувствовала себя до странности счастливой. «Пара ожогов, пустой желудок, холод по ночам... что это все значит, когда ты можешь летать? Я охотно пережила бы все это снова».
Чхику и Ирри наверняка ждут в Миэрине наверху пирамиды, говорила она себе. Еще ее милая служанка Миссандея и все маленькие пажи. Они принесут ей еды, и королева сможет искупаться в бассейне под хурмой. Хорошо будет почувствовать себя вновь чистой – Дейенерис не надо было смотреться в зеркало, чтобы знать, как она замаралась.
Еще она была голодна. В одно утро она нашла на середине южного склона немного дикого лука, и позже в тот же день – какой-то овощ с красноватыми листьями, должно быть, какую-то странную разновидность капусты. Что бы это ни было, оно не вызвало у Дени никакой хвори. Кроме этих находок – и рыбки, выловленной в пруду с дождевой водой у пещеры Дрогона – она кое-как пробавлялась драконьими объедками: горелыми костями со шматами дымяшегося мяса, наполовину обугленными, наполовину сырыми. Дени знала, что этого ей не хватает. Однажды она пнула босой ногой треснувший овечий череп, и он поскакал вниз по склону холма. И, глядя, как он катится под уклон в море травы, Дейенерис Таргариен поняла, что должна следовать за ним.
Скорым шагом Дени отправилась в путь через высокую траву. Пальцы ног приятно вдавливались в теплую землю, трава вокруг была в рост Дени. «Она никогда не казалась мне такой высокой, когда я ездила верхом на моей Серебрянке – рядом с моим солнцем и звездами во главе его кхаласара». Дени шла и похлопывала себя по бедру кнутом распорядителя. Он да лохмотья на ней – вот и все, что она прихватила с собой из Миэрина.
Хотя она и шла по зеленому царству, оно уже не было тем насыщенно-зеленым, что летом. Даже здесь чувствовалось присутствие осени – и не такая уж далекая зима. Трава была чуть бледнее, чем помнилось Дени, тусклее, болезненно-зеленого цвета, уже на грани превращения в желтую, а после того в бурую. Трава умирала.
Дейенерис Таргариен не понаслышке знала Дотракийское море – великий травяной океан, раскинувшися от Квохорского леса до Матери Гор и Утробы Мира. Впервые она увидела его еще почти ребенком, только обрученной с кхалом Дрого и направляющейся с ним в Вейес Дотрак, чтобы предстать перед старухами дош кхалина. Тогда у нее перехватило дыхание от зрелища бескрайних лугов. «Небо было голубое, трава зеленая, и я была полна надежд». С ней тогда был сир Джорах, ее грубый старый медведь; о ней заботились Ирри, Чхику и Дореа; ее солнце и звезды обнимал ее по ночам, и его сын рос у Дени в чреве. «Рейего. Я собиралась назвать его Рейего, и дош кхалин сказал, что он станет Жеребцом, Который Покроет Весь Мир». Она не была счастлива с тех полузабытых времен, когда жила в Браавосе в доме с красной дверью.
Но в Красной Пустыне все ее счастье обратилось в прах. Ее солнце и звезды упал с лошади, мейега Мирри Маз Дуур убила Рейего в чреве матери, а потом Дени собственными руками задушила ту пустую оболочку, что осталась от кхала Дрого. После этого великий кхаласар Дрого распался. Ко Поно объявил себя кхалом Поно и увел с собой много всадников, и рабов тоже. Ко Чхако объявил себя кхалом Чхако и увел еще больше. Маго, кровный всадник покойного кхала, изнасиловал и убил Ероих – девушку, которую когда-то спасла от него Дейенерис. Только благодаря тому, что в огне и дыму погребального костра родились драконы, никто не уволок Дени в Вейес Дотрак доживать остаток дней среди старух дош кхалина.
«Огонь сжег мои волосы, но больше он никак меня не тронул». В Яме Дазнака произошло то же самое – это она помнила, хотя последующее было как в тумане. «Там было много людей, они кричали и толкались». Ей помнились лошади, встающие на дыбы, перевернутая тележка с сыплющимися дынями. Снизу прилетело копье, а за ним град арбалетных болтов – один пролетел так близко, что оцарапал Дени щеку. Другие отскакивали от чешуй Дрогона, застревали между ними или пробивали насквозь перепонку на драконьих крыльях. Она помнила, как бился под ней дракон, содрогаясь при каждом попадании, а она отчаянно цеплялась за чешуйчатую спину. Раны дымились; на глазах Дени один из болтов взорвался пламенем. Другой, сбитый ударом драконьих крыльев, улетел в сторону. Внизу метались объятые пламенем люди, воздев руки вверх, точно захваченные муками какого-то безумного танца. Женщина в зеленом токаре ухватила плачущего ребенка и опрокинула, прикрывая его от огня телом – Дени успела разглядеть цвет одежд, но не лицо женщины. Та, обняв ребенка, лежала на кирпичах, а сверху на них наступали бегущие люди, в том числе и горящие.
Потом все это растаяло, звуки отдалились, люди стали маленькими, как муравьи, копья и стрелы за спиной падали вниз на излете – Дрогон прокладывал себе дорогу в небо. Все выше, и выше, и выше он возносил Дени, высоко над пирамидами и ямами, распростав крылья, чтобы поймать теплый восходящий поток над прокаленными солнцем кирпичами Миэрина. «Если я упаду и разобьюсь – оно все равно того стоило», – подумала она.
Они летели на север, за реку. Дрогон парил на порванных и ободранных крыльях через облака, плящушие на ветру, точно знамена какой-то призрачной армии. Дени завидела внизу берега Залива Работорговцев и старую валирийскую дорогу, которая бежала под ними через пески и запустение, пока не исчезла на западе. «Дорога домой». Затем внизу не осталось ничего, кроме колышущейся травы.
«Как давно был этот первый полет – тысячу лет назад?». Иногда ей казалось, что так и есть.
Чем выше солнце взбиралось на небосвод, тем сильнее оно пекло, и скоро у Дени загудела голова. Волосы у нее отрастали заново, но слишком медленно.
– Мне нужна шляпа, – сказала она себе. На Драконьем Камне она пыталась сделать себе головной убор, сплетая стебли травы, как это делали на ее глазах дотракийские женшины в кхаласаре Дрого – но либо ей попалась какая-то не такая трава, либо ей просто не хватало умения. Все плетеные шляпы разваливались у нее в руках. «Попробуй снова, – говорила она себе, – в следующий раз получится лучше. Ты кровь дракона, что тебе стоит сделать какую-то шляпу?». Она делала все новые и новые попытки, но последняя была ничуть не успешнее первой.
После полудня Дени нашла тот самый водоток, что заметила с вершины холма. Это был родничок, ручеек, струйка не шире руки Дени... а ее руки становились тоньше с каждым днем, проведенным на Драконьем камне. Дени зачерпнула воду пригоршней и умылась. Сложив ладони ковшиком, она задела костяшками пальцев ил на дне ручейка. Будь ее воля, она пожелала бы воды почище и попрохладнее... нет, если бы ее желания что-то значили, она пожелала бы спасателей.
Дени все еще надеялась, что ее будут искать. За ней, возможно, отправится сир Барристан – он был главой ее Королевской Гвардии и поклялся оберегать жизнь королевы, как свою собственную. И для ее кровных всадников Дотракийское море было родным, и они тоже поклялись ей жизнью. Ее супруг, благородный Хиздар зо Лорак, может отправить людей на ее поиски. И Даарио... Дени воображала, как он едет к ней на коне через высокую траву, улыбается, и его золотой зуб блестит в последнем свете заходящего солнца.
Вот только Даарио сейчас был заложником в руках юнкайцев – чтобы юнкайским командирам не причинили вреда в Миэрине. «Даарио и Герой, Чхого и Гролео, и трое родных Хиздара». Сейчас, конечно, всех заложников уже должны были освободить. Но...
Хотелось бы знать, висят ли еще мечи ее капитана на стене опочивальни, ожидая возвращения хозяина? «Оставлю тебе моих девочек, – сказал он, –  Храни их для меня, любимая». И тем паче хотелось бы знать, знают ли юнкайцы о том, как дорог ей капитан. В тот день, когда заложники отправились в юнкайский лагерь, Дени задала этот вопрос сир Барристану.
– Они могли об этом услышать, – ответил рыцарь. – Нахарис мог даже хвастаться... величайшим... расположением... вашего величества. Простите мою прямоту, но скромность не принадлежит к добродетелям капитана. Он очень гордится тем, что... своим воинским искусством.
«Он похваляется, что спит со мной, хотели вы сказать, – но у Даарио должно хватить ума не хвастаться этим хотя бы среди врагов королевы. – Впрочем, уже неважно – сейчас юнкайцы уже на пути домой». Вот ради чего она сделала то, что сделала: ради мира.
Она поглядела назад, откуда пришла – там над лугами вздымался Драконий Камень, точно стиснутый кулак. «На вид так близко. Я уже несколько часов иду, а все кажется, что до него рукой подать». Еще не поздно вернуться назад – в пруду с дождевой водой у пещеры Дрогона водится рыба. Она уже поймала одну рыбешку в первый день на Драконьем Камне и сможет поймать еще. И в пещере есть объедки – обугленные кости с остатками мяса, оставшиеся после трапез Дрогона.
«Нет, – сказала себе Дени. – Если я оглянусь, я погибла». Она может годами жить среди прокаленных солнцем валунов Драконьего Камня, днем летать на Дрогоне, в сумерках доедать его объедки, пока великое травяное море из золотого становится оранжевым – но не для такой жизни она была рождена. Так что вновь она развернулась спиной к далекому холму и осталась глуха к песни о полете и воле, что пел ей ветер, игравший между каменистыми вершинами холма. Ручей тек на юго-восток – вот и все, что она могла о нем сказать. Дени зашагала вдоль него. «Приведи меня к реке – вот и все, чего я прошу. Приведи меня к реке, а с остальным я управлюсь сама».
Часы текли бедленно, ручей извивался то туда, то сюда, и Дени следовала по нему, отбивая такт сложенным кнутом по ноге и стараясь не думать о том, сколько ей еще идти, про головные боли и про пустой желудок. «Еще шаг. Другой. Еще один. Еще». Что еще ей делать?
В травяном море было тихо. Иногда задувал ветер, и трава начинала вздыхать – стебли терлись друг о друга, шепча на языке, ведомом одним богам. Время от времени ручеек журчал, обтекая камень; под босыми ногами хлюпала грязь. Вокруг жужжали насекомые – ленивые стрекозы, блестящие зеленые осы и жалящая мошкара, почти что невидимая для глаз. Дени рассеянно прихлопывала насекомых, когда они садились ей на руки. Однажды ей на глаза попалась крыса, пьющая из ручья, но зверек при приближении Дени дал деру, пробежал между стеблями и скрылся в высокой траве. Иногда она слышала, как поют птицы. От этого звука у нее забурчало в животе, но у Дени не было сетей, чтобы ловить птиц, и пока что она не набрела ни на одно гнездо. «Раньше я мечтала летать, – подумала она, – и теперь, полетав, я мечтаю воровать яйца».
Это ее рассмешило.
– Люди безумны, а боги еще безумнее, – сказала она траве, и трава одобрительно зашептала.
Трижды за этот день она замечала в небе Дрогона. Один раз он был так далеко, что его можно было принять за орла, пропадающего в далеких облаках и выныривающего из них, но Дени уже знала, как выглядит дракон – даже если он сейчас и казался мелким пятнышком. Второй раз он прошел против солнца, расправив черные крылья, и вокруг потемнело. Последний раз он пролетел прямо у Дени над головой – так близко, что она услышала, как хлопают его крылья. На какое-то мгновение Дени решила, что дракон охотится на нее, но он пролетел мимо, не обратив внимания, и ушел куда-то на восток. «Оно и к лучшему», – подумала она.
Вечер застал ее почти неожиданно. Когда солнце золотило далекую вершину Драконьего Камня, Дени наткнулась на низкую каменную стену, уже обвалившуюся и заросшую травой – может быть, часть разрушенного храма или помещичьей усадьбы. За стеной были еще развалины – старый колодец, круги в траве на тех местах, где раньше стояли хижины. Они, как рассудила Дени, были выстроены из соломы и глины, но годы, ветер и дождь превратили дома в ничто. Дени нашла восемь кругов, прежде чем солнце окончательно зашло, но дальше в траве могли быть и другие.
Стена оказалась покрепче, чем хижины. Хотя  она нигде не была выше трех футов, на углу, где она встречалась с другой стеной, пониже, можно было хоть как-то укрыться от стихий, и ночь была уже на носу. Дени забилась в этот угол, обустроив себе гнездышко из нарванных пучков травы, что росла среди развалин. Она очень устала, натерла на ногах свежие мозоли, парные на пальцах левой и правой ног. «Это от долгой ходьбы», подумала она, хихикая.
Темнело. Дени устроилась в гнездышке и закрыла глаза, но сон все не приходил. Ночь была холодна, земля тверда, в желудке было пусто. Дени стала думать о Миэрине, о Даарио – ее возлюбленном – и Хиздаре – ее супруге, об Ирри, Чхику и милой Миссандее, сире Барристане, Резнаке и Скахазе Бритоголовом. «Боятся ли они, что я погибла? Дракон унес меня на спине – решат ли они, что он меня съел?». Она задумалась, остается ли Хиздар еще королем. Корону он получил из ее рук – удержит ли он власть в отсутствие Дени. «Он хотел убить Дрогона. Я  сама слышала, как он кричал: "Убейте его! Убейте зверя!", и на лице его горело вожделение». И Силач Бельвас тогда стоял на коленях, пыхтя и дрожа. «Яд, это был яд. Саранча в меду. Хиздар настойчиво предлагал ее мне, но Бельвас съел всю саранчу». Она сделала Хиздара королем, пустила его в свою постель, открыла для него бойцовые ямы – у него не было причин желать ей смерти. Кто же это тогда был? Резнак, ее надушенный сенешаль? Юнкайцы? Дети Гарпии?
Вдалеке завыл волк – от этого звука ей стало грустно и одиноко, но голод никуда не делся. Когда над лугами встала луна, Дени наконец погрузилась в беспокойный сон.
Ей снились сны. Все ее заботы и тяготы исчезли, и она точно парила в небесах – снова летела, кружилась, смеялась, танцевала, а звезды вращались вокруг нее и шептали в уши: «Чтобы попасть на север, ты должна отправиться на юг, чтобы попасть на запад — пойти на восток. Чтобы продвинуться вперед, ты должна вернуться назад, чтобы обрести свет — пройти через тень».
– Куэйта? – позвала Дени. – Где ты, Куэйта?
Затем она увидела. «Ее маска соткана из звездного света».
– Помни, кто ты, Дейенерис, – шептали женским голосом звезды. – Драконы знают, а знаешь ли ты?
Наутро все тело у нее затекло и болело, муравьи ползали у нее по рукам, ногам и лицу. Когда Дени поняла, в чем дело, то отбросила копну высохшей бурой травы, что служила ей периной и одеялом, и вскочила на ноги. У нее по всему телу были укусы – мелкие красные пупырышки, воспаленные, чешущиеся. «И откуда взялись все эти муравьи?». Дени смахнула их с рук, ног и с живота. Она ощупала руками голову с колкими остатками сгоревших волос и обнаружила, что и там есть муравьи, и один ползет вниз к основанию шеи. Дени сбила их на землю и растоптала босыми ногами. Сколько их было...
По ту сторону стены обнаружился муравейник. Дени дивилась, как муравьям удалось перебраться через стену и найти ее. Для них эта полуразвалившаяся постройка должна казаться огромной, как вестеросская Стена. «Самая большая стена в мире», – говорил ей когда-то Визерис с такой гордостью, словно сам ее построил.
Визерис рассказывал ей сказки о рыцарях столь бедных, что им приходилось спать под древними межами у малопроезжих дорог Семи Королевств. Дени дорого бы дала за возможность поспать под хорошей широкой межой. «И лучше бы без муравейника».
Солнце только встало, и в ярко-синем небе еще задержались несколько самых ярких звезд. «Быть может, одна из них – кхал Дрого. Он в ночных землях, сидит на своем свирепом жеребце и улыбается мне».
Драконий Камень все еще виднелся позади среди лугов. «Так близко. Я, наверное, отошла уже на много лиг, но кажется, что к нему можно вернуться за час». Ей хотелось лечь, закрыть глаза и предаться сну. «Нет, я должна идти. Ручей, просто иди по ручью».
Дени потребовалось некоторое время, чтобы удостовериться, в правильном ли направлении она идет. Уйти не в ту сторону и потерять ручей было бы совсем нехорошо.
– Мой друг, – сказала она вслух. – Если я буду держаться поближе к другу, я не потеряюсь.
Если бы у Дени хватило храбрости, она спала бы у самой воды, но к ручью на водопой приходили дикие звери – она видела их следы. Волку или льву Дени была бы на один зуб – но и добыча на один зуб лучше, чем пустое брюхо.
Определив, в какой стороне юг, она начала считать шаги и вышла к ручью на восьмом. Дени сложила руки ковшиком и зачерпнула воды попить. От воды у нее свело живот, но лучше уж спазмы в желудке, чем жажда. Кроме этой воды, ей было нечего пить, кроме утренней росы, осевшей на высокой траве, и нечего есть, разве что саму траву. «Можно есть муравьев». Мелкие желтые муравьи были слишком малы, чтобы ими прокормиться, но в траве были и красные, побольше.
– Я заблудилась в море, – вздыхала она, плетясь вдоль змеящегося ручья, – авось мне попадутся крабы или хорошая жирненькая рыбка.
Кнут мягко похлопывал ее по бедру: туп-туп-туп. Шаг за шагом, и ручей приведет ее домой.
Вскоре после полудня она набрела на куст у ручья; кривые ветви были усыпаны твердыми зелеными ягодами. Дени подозрительно их осмотрела, затем сорвала одну с ветки и раскусила. Ягода оказалась терпкой и вязкой, и от нее во рту остался горьковатый, смутно знакомый привкус.
– В кхаласаре такими ягодами приправляют жареное мясо, – решила она. Эта мысль, будучи высказанной вслух, показалась ей вполне убедительной. В животе бурчало, и Дени начала рвать ягоды обеими руками и пихать в рот.
Через час у нее началась такая резь в животе, что Дени не смогла идти дальше. Весь остаток дня ее рвало зеленой слизью. «Если я останусь здесь, то умру. Может, я уже сейчас умираю». Прискачет ли с травянистых равнин конный бог дотракийцев и заберет ли ее в свой звездный кхаласар, чтобы она скакала по небосводу вместе с кхалом Дрого? В Вестеросе умерших Таргариенов предавали огню, но кто зажжет ей здесь погребальный костер? «Волки и вороны будут кормиться моим телом, – печально думала она, – и черви поселятся в моей утробе». Она обратила взгляд к Драконьему Камню – он выглядел еще меньше, чем раньше, и было видно, как с обточенной ветром вершины поднимается дым. «Дрогон вернулся с охоты».
Закат застал ее стонущей на корточках в траве. Испражнения становились каждый раз все жиже и пахли все мерзостнее; к восходу луны Дени дристала коричневой жижей. Чем больше она пила, тем больше испражнялась, а чем больше испражнялась, тем больше ей хотелось пить, и жажда гнала ее к ручью – снова и снова глотать воду. Смежив наконец веки, Дени уже не знала, хватит ли ей сил снова открыть глаза.
Ей приснился покойный брат.
Визерис выглядел точно так же, как в тот последний раз, когда она его видела: рот искривлен от боли, волосы опалены, лицо почернело и дымится там, где по лбу и щекам стекало расплавленное золото, затекая в глаза.
– Ты мертв, – сказала ему Дени.
«Убит, – хотя губы брата не шевелились, голос Визериса все равно шептал ей в уши голос. – Ты никогда меня не оплакивала, сестра. Тяжело умирать неоплаканным.
– Когда-то я тебя любила.
«Когда-то, – повторил он так горько, что Дени поежилась. – Ты должна была стать моей женой и рожать мне детей с серебристыми волосами и пурпурными глазами, чтобы сохранить драконью кровь в чистоте. Я о тебе заботился. Я учил тебя, кто ты есть. Я кормил тебя. Я продал корону нашей матери, чтобы тебя прокормить.
– Ты бил меня. Ты пугал меня.
«Только когда ты будила дракона. Я любил тебя».
– Ты продал меня. Ты предал меня.
«Нет, это ты меня предала. Ты восстала против меня, против родного брата. Они меня обманули – твой муж-лошадник и его вонючие дикари. Они оказались обманщиками и лгунами. Они обещали мне золотую корону, а дали это», – Визерис дотронулся до расплавленного золота, стекавшего у него по лицу, и палец у него задымился.
– Ты получил бы свою корону, – сказала ему Дени. – Мое солнце и звезды завоевали бы ее для тебя, стоило только подождать.
«Я ждал предостаточно. Я ждал всю свою жизнь. Я был их королем – законным королем. Они надо мной посмеялись».
– Тебе надо было остаться в Пентосе с магистром Иллирио. Кхал Дрого должен был представить меня дош кхалину, но тебе незачем было ехать с нами. Это был твой выбор, твоя ошибка.
«Ты разве хочешь разбудить дракона, глупая маленькая шлюшка? Кхаласар Дрого был моим. Я купил его – сто тысяч крикунов. Я заплатил за них твоей девственностью».
– Ты так и не понял. Дотракийцы не покупают и не продают – они дарят подарки и получают их. Если бы ты подождал...
«Я ждал. Короны, трона, тебя. Прошло столько лет, и все, что я получил – горшок расплавленного золота. Отчего драконьи яйца подарили тебе? Надо было отдать их мне. Был бы у меня дракон, я бы заставил весь мир запомнить девиз нашего рода».
Визерис захохотал и смеялся до тех пор, пока у него от лица не отвалилась дымящаяся челюсть и изо рта не хлынули кровь и расплавленное золото.
Когда Дени проснулась, задыхаясь, ее бедра были мокры от крови.
Сначала она даже не поняла этого. Только начало светлеть, высокая трава тихо шелестела под ветром. «Нет, пожалуйста, дайте мне еще поспать, я так устала». Она попыталась зарыться поглубже в копну травы, нарванной перед сном. Часть стеблей была мокра на ощупь. Неужели опять шел дождь? Она села, боясь, что во сне справила нужду под себя. На поднесенных к лицу пальцах Дени почувствовала запах крови. «Я умираю?». Потом она увидела на небе бледный месяц, повисший высоко над травой, и поняла, что это были просто месячные крови.
Если бы ей не было так плохо и так страшно, эта мысль была бы облегчением. Вместо этого Дени затрясло. Она вытерла руки о землю и сорвала пучок травы, чтобы вытереть промежность. «Драконы не плачут». У нее текла кровь, но это были лишь женские крови. «А ведь луна все не полная – как так может быть?». Она попыталась вспомнить, когда у нее в последний раз были месячные. В последнее полнолуние? В предыдущее? В позапрошлое? «Нет, быть не может так долго».
– Я – кровь дракона, – громко сказала она траве.
«Была, – прошептала в ответ трава, – пока не заковала своих драконов в цепи в темноте».
– Дрогон убил девочку. Ее звали... звали... – Дени не помнила, как звали девочку, и от этого так расстроилась, что заплакала бы, если бы драконий жар не спалил ее слезы. – У меня никогда не будет своей маленькой девочки. Я была Матерью Драконов.
«Да, – сказала трава, – но ты отвернулась от своих детей».
Желудок сводило от голода, ноги были стерты до кровавых волдырей, а боли в животе стали только сильнее – точно в кишках у нее извивались и кусались змеи. Дени дрожащими руками зачерпнула пригоршню воды с илом. К полудню вода станет теплой, но сейчас на утренней прохладе она была почти холодна и не давала глазам Дени слипнуться. Ополоснув лицо, она обнаружила у себя на бедрах свежую кровь – лохмотья, оставшиеся от нижней сорочки, просто-таки пропитались кровью. Красного было столько, что Дени испугалась. «Месячные крови, это просто мои месячные крови, – но она не помнила, чтобы раньше приходилось так сильно течь. – Может, это от воды?». Если дело в воде, она обречена. Ей придется либо пить, либо умереть от жажды.
– Иди, – скомандовала себе Дени. – Следуй за ручьем, и он выведет тебя к Скахазадхану. Там тебя найдет Даарио.
Но сил у нее хватило только на то, чтобы подняться на ноги, и она так и осталась стоять, чувствуя, как тело у нее горит и истекает кровью. Дени подняла взгляд к пустым синим небесам, щурясь на солнце. «Прошло уже пол-утра», – осознала она и испугалась. Она заставила себя сделать шаг, потом другой, и вот она снова шла вниз по течению ручейка.
День становился все жарче, солнце пекло ей голову через обгоревшие остатки волос. Под подошвами ног плескалась вода. Дени шла прямо по ручью – как давно? Мягкая бурая грязь приятно облекала пальцы ног и унимала боль от волдырей.
«По ручью или по твердой земле – я должна идти. Вода течет под гору. Ручей приведет меня к реке, а река приведет меня домой».
Только вот на самом деле это было не так.
Миэрин не был ей домом и никогда бы не стал. В этом городе странные люди поклонялись странным богам и носили странные прически; в нем работорговцы кутались в бахромчатые токары, милости в храмах обретали благодать через блуд, смертоубийство считалось искусством, а собака – яством. Миэрин навсегда останется городом Гарпии, а Дейенерис никогда не стать гарпией.
«Никогда, – сказала ей трава грубым голосом Джораха Мормонта. – Я ведь предупреждал, ваше величество. Оставьте этот город в покое. Я говорил: ваша война в Вестеросе».
Это тоже был всего лишь шепот, но Дени почему-то казалось, что рыцарь шагает за ней по пятам. «Мой медведь, – подумала она, – мой старый милый медведь, что любил меня и предал». Ей так не хватало сира Джораха – хотелось увидеть его некрасивое лицо, обнять и прижаться к его груди, но Дени знала: стоит ей обернуться, как сир Джорах исчезнет.
– Я сплю, – сказала она. – Сон наяву, сон на ходу. Я одна, и я потерялась.
«Потерялась – потому что задержалась в городе, где никогда не должна была быть, – тихо, как ветер, шептал сир Джорах. – Одна – потому что прогнала меня прочь».
– Ты предал меня. Ты доносил обо мне ради золота.
«Ради дома. Я не хотел ничего другого, кроме как вернуться домой».
– И меня. Ты хотел меня, – Дени видела это в глазах Мормонта.
«Это так», – грустно прошептала трава.
– Ты поцеловал меня. Я никогда тебе этого не разрешала, но ты это сделал. Ты продал меня моим врагам, но все равно меня поцеловал.
«Я дал вам хороший совет. Приберегите свои мечи и копья для Вестероса, сказал я вам. Оставьте Миэрин миэринцам и двигайтесь на запад. Вы не прислушались».
– Я должна была взять Миэрин или смотреть, как мои дети умирают от голода на марше, – у Дени перед глазами стояла цепочка тел, оставшихся на пути при переходе через Красную Пустыню. Это было не то зрелище, которое хочется увидеть во второй раз. – Я должна была взять Миэрин, чтобы накормить мой народ.
«Вы взяли Миэрин, – сказал он, – и все-таки задержались в нем».
– Чтобы быть королевой.
«Вы и есть королева, – ответил ее медведь. – Королева Вестероса».
– Это так далеко, – пожаловалась она. – Тогда я устала, Джорах. Меня утомила война. Я хотела отдыхать, смеяться, сажать деревья и смотреть, как они растут. Я всего лишь юная девушка.
«Нет. Вы – кровь дракона, – шепот становился все тише, точно сир Джорах отставал. – Драконы не сажают деревьев. Помните это. Помните, кто вы есть и кем вы должны были стать. Помните ваш девиз».
– «Пламя и кровь», – ответила Дейенерис колышущейся траве.
Камень подвернулся ей под ногу, и Дени упала на одно колено и вскрикнула от боли, вопреки всему надеясь, что медведь подхватит ее и поможет подняться на ноги. Повернувшись, чтобы поискать его взглядом, она увидела лишь текущий бурый ручей... и траву, что все еще слегка шевелилась.
«Ветер, – сказала она себе, – это он ворошит стебли, из-за него они качаются». Вот только никакого ветра не было. Солнце нависло прямо над головой, мир замер жарким пеклом. В воздухе клубилась мошкара, над ручьем парила стрекоза, дергаясь то туда, то сюда. И трава шевелилась без всякой причины.
Дени сунула руку в воду, нащупала камень размером с кулак и вытащила его из ила – оружие так себе, но все же лучше, чем пустые руки. Углом глаза Дени заметила, как трава шевелится снова – справа. Теперь трава склонялась, точно перед королем – но король не вышел к ней. Мир вокруг был зелен и пуст; мир был зелен и тих; мир был желт и угасал.
«Надо встать, – говорила она себе. – Надо идти. Надо идти вниз по ручью».
За травой она услышала тихий серебряный перезвон.
«Колокольчики, – с улыбкой подумала Дейенерис, вспомнив кхала Дрого, ее солнце и звезды, и колокольчики, которые он заплетал себе в волосы. – Когда солнце встанет на западе и опустится на востоке. Когда высохнут моря и ветер унесет горы, как листья. Когда чрево мое вновь зачнет и я рожу живое дитя, тогда кхал Дрого вернется ко мне».
Но ничто из этого так и не случилось. «Колокольчики», – снова подумала Дени. Кровные всадники нашли ее.
– Агго, – прошептала она. – Чхого. Ракхаро.
А может, с ними приехал и Даарио?
Зеленое море расступилось, и из него появился всадник – с черной блестящей косой, с кожей цвета полированной меди, с миндалевидными глазами. В волосах у него звенели колокольчики; он носил пояс из медальонов и расписной жилет, аракх на одном бедре и кнут на другом. С седла свисали охотничий лук и колчан со стрелами.
«Один-единственный всадник – разведчик». Такие разведчики всегда ехали перед кхаласаром, чтобы найти в степи дичь, добрую зеленую траву для лошадей и высмотреть врагов, где бы те ни прятались. Если он обнаружит Дени, то убьет, изнасилует или уведет в полон – в лучшем случае отошлет ее назад к старухам дош кхалина, куда должны отправляться хорошие кхалиси после смерти своих кхалов.
Однако разведчик не увидел Дени. Ее скрыла трава, а он смотрел на что-то совсем другое. Дени проследила за его взглядом и увидела летящую тень с широко раскинутыми крыльями. Дракон еще был в миле от них, а разведчик замер в седле, пока скакун под ним не начал панически ржать. Тогда дотракиец очнулся, точно от сна, развернул коня и поскакал прочь через высокую траву.
Дени проводила его взглядом. Когда стук копыт затих вдалеке, она закричала. Она звала до тех пор, пока не сорвала голос... и Дрогон явился, отфыркивая струи дыма, и трава склонилась под ним. Дени запрыгнула ему на спину. Она провоняла кровью, потом и страхом, но все это уже не имело значения. – Чтобы продвинуться вперед, я должна вернуться назад, – сказала Дени.
Она сжала драконью шею босыми ногами и затем лягнула его, и Дрогон взмыл в небо. У Дени уже не было кнута, так что она руками и ногами направила его на северо-северо-восток – туда, куда ускакал разведчик. Дрогон охотно повиновался – наверное, учуял страх всадника.
Десяток мгновений – и они нагнали дотракийца, несущегося во весь опор далеко внизу. Справа и слева Дени видела в траве опаленные проплешины. «Дрогон здесь уже бывал», – поняла она. Следы его охоты испещрили зеленое травяное море цепочкой серых островков.
Впереди появился большой табун лошадей – были с ним и всадники, человек двадцать или больше, но при виде дракона они развернулись и обратились в бегство. Когда тень накрыла лошадей в табуне, они кинулись врассыпную и помчались по траве с боками, покрытыми мылом, взрывая землю копытами... но, сколь быстры они ни были, они не умели летать. Скоро один из коней стал отставать от прочих; дракон с рыком спикировал на него, и во мгновение ока бедное животное превратилось в живой факел – но как-то еще продолжало скакать с криком на каждом шагу, пока Дрогон не опустился на него сверху и не сломал коню хребет. Дени, что было сил, вцепилась в драконью шею, чтобы не свалиться с нее.
Туша оказалась слишком тяжела, чтобы унести ее назад в логово, так что Дрогон стал пожирать добычу на месте, разрывая обугленное мясо – а вокруг горела трава, воздух застило дымом и запахом горелого конского волоса. Умирающая от голода Дени спустилась с драконьей спины и присоединилась к трапезе, голыми обожженными руками отрывая ломти дымящегося мяса от лошадиной туши. «В Миэрине я была королевой, носила шелка и лакомилась финиками с начинкой и ягненком в меду, – вспомнилось ей. – Что бы сказал мой благородный супруг, если бы увидел меня сейчас?».
Хиздар пришел бы в ужас, без сомнения. Но Даарио...
Даарио бы засмеялся, отрезал кусок конины своим аракхом и сел бы рядом с ней на корточки, чтобы поесть.
Когда небо на западе окрасилось в цвет кровоподтека, она услышала приближающийся стук копыт. Дени поднялась на ноги, вытерла руки о рваную сорочку и встала рядом со своим драконом.
Такой ее увидел кхал Чхаго, когда полсотни вооруженных всадников вылетели из плывущего над землей дыма.

[Xanvier Xanbie]

Есть опасения, что я нахалтурил, поэтому стилистическим редакторам просьба патронов не жалеть.

[rony-robber]

Доброго времени суток)

Беру в работу.

[rony-robber]

Я очень извиняюсь за задержку - у меня в последние 2 недели проблемы с доступом в интернет(

[елений]

А что такое "цвет кровоподтека"? Это цвет синяка? Гаматома? Фиолетовый, синий, желтый, зеленый с прожилками...... - синяки разные бывают.
Извращенец этот Мартин:))
По-моему, просто "кровавый" и этим все сказано.

[crossbow]

Часы текли бедленно

в первом посте, глаз цепанулся, можт уже исправили.

[rony-robber]

А что такое "цвет кровоподтека"? Это цвет синяка? Гаматома? Фиолетовый, синий, желтый, зеленый с прожилками...

Кровоподтёк отличается от синяка. Он буро-багровый и не так сильно меняет цвет, как заживающий синяк. Для меня этот цвет был понятен, поэтому эпитет я не меняла)

Часы текли бедленно

Уже исправила)

Я кое-где меняла формулировки, потому что довольно часто встречался глагол "был, было, была". Также я порой разделяла предложения, объединённые дефисом. По отдельности они смотрелись лучше)

[елений]

Из википедии: Кровоподтёк — скопление крови в подкожно жировой клетчатке, в полостях тела или между слоями тканей, возникающее в результате разрыва сосудов и внутреннего кровотечения.
дык - это и есть гематома, а по простому - синяк.
Сначала конечно багровый. А потом синеет, зеленеет, желтеет. Тогда может лучше уточнить "цвета свежего кровоподтека"?
Хотя.... в любом случае некрасиво получается. Что так, что эдак:(((
не знаю, я бы исправила на "кровавый".  

[rony-robber]

Давайте тогда попробуем кроваво-красный.
Или что-нибудь пафосное вроде "цвета свернувшейся крови"?))

[елений]

Кроваво-красный - красиво. А вот "свернувшаяся кровь" - не очень. К тому же, Дени не врач:)) Свернувшаяся кровь, не свернувшаяся - для неё разница маленькая:))

[crossbow]

Ну, в оригинале-то именно кровоподтек. Неплохое, достаточно оригинальное сравнение в трешевом стиле. Может, написать "свежий кровоподтек", если уж всех так сильно цвета синяка смущают? Бо кроваво-красное небо более гладко, но и более банально. Имхо, конечно, не более.

[donna Elza]

Сначала конечно багровый. А потом синеет, зеленеет, желтеет.

не думаю, что при слове кровоподтек кто-то представляет себе синяк. кровоподтек - он и есть кроваво-красный и не всегда превращается в синяк. а в синяке само название указывает на его цвет.
так что предлагаю не уточнять словом "свежий" - это же не хлеб, а оставить как есть - вполне образно и колоритно

[елений]

При слове кровоподтек, я сразу представляю гематому, а следовательно потом - синяк.
Ага, я тоже предложила тогда уточнить, что кровоподтёк свежий, чтобы у таких придирчивых злыдней как я, не оставалось сомнений в цвете:)

[donna Elza]

При слове кровоподтек, я сразу представляю гематому, а следовательно потом - синяк.

а я представляю глаз боксера после боя  . и синяк же ПОТОМ и СЛЕДОВАТЕЛЬНО! и очень сомневаюсь, что кто-то еще глядя на закатное небо цвета кровоподтека думает что потом оно станет синим, желтым, зеленым и т.д., то есть медленно примет цвет синяка

[crossbow]

Ну, лично я при фразе "небо цвета кровоподтека" представила себе нечто багрово-фиолетовое. Про сине-желто-зеленое и мыслей не было.